Детство моё, постой!..

Я уже давно на пенсии, прожита большая часть моей жизни. Были у меня почти шесть лет счастливой жизни с мамой, вспоминая которые, мыслями уношусь в те далекие 50-е годы. Родился я в 1948 году в закопченной от паровозов, с деревянными тротуарами Тюмени. Отец погиб за две недели до моего рождения. Мама работала нянечкой в больнице. В выходные мы принаряжались и шли на базар, который был рядом. Мама одевала меня в модный по тем временам костюмчик морского типа. У базара из большой бочки, накрытой зонтом, мы с мамой пили морс.

* * *

В начале 1951 года мы решили уехать на мамину родину, в Сычевский сельсовет Вагайского района. У неё в тех местах жили две сестры. Первое время притулились у дяди в Наумовой. У него было семеро детей. Жили, конечно, без излишеств. Изба состояла из просторной комнаты, в которой стояла русская печь, под потолком были полати, где мы, дети, восьмером умещались. Кормились в основном дарами природы. Собирали ягоды. Черемуху сушили на печке и потом толкли в чугунной ступке. Из этой черемуховой муки пекли пироги.

Мне дядя сделал удочку, и я, наловив кузнечиков, шёл на реку Вагай и закидывал наживку между листьев кувшинки, с замиранием сердца вытаскивал плоских чебаков. Боялся опоздать к обеду, дядя Яков был строг насчет этого. Приходил я чаще всего, когда его дети уже сидели за столом, вертя в руках расписанные под хохлому деревянные, обкушенные по краям ложки. Дядя за стол садился последним, когда уже в деревянные миски наливали уху или наваристый суп из вчерашних диких уток, подстреленных старшим сыном. Подходя к столу, крестился на божницу и садился под образа в угол. Если кто-то баловался за столом, то тяжёлая ложка из какого-то жёлтого металла быстро находила лоб виновника.

Своим детям от него доставалось, если кто-то набезобразничает, можно было и ремнем получать, но меня он никогда не трогал.

* * *

Мама поехала в посёлок Боровое и устроилась банщицей в леспромхоз, так что мы слезли с дядиной шеи. Баня была не такая уж большая. Через стенку от нее находилась наша комнатка. Из всей обстановки были только сколоченные кем-то стол и кровать. Позднее мы у тёти взяли четырех куриц и петуха, цветного, с переливом, и те зимой обитали с нами, в сколоченном из штакетника столе.

Я только сейчас понимаю, как тяжело было маме. Надо было натаскать коромыслом большой чан воды , наколоть дров и нагреть воду. В неделю было два банных дня – мужской и женский. Я помогал маме таскать воду детским ведерком, но больше обливался. Через какое-то время мы садились на бревно и отдыхали. Мама снимала платок и украдкой от меня утирала слезы.

* * *

В леспромхозе была сплошная грязь. Только глубокие колеи начинали подсыхать, как опять от дождей заполнялись водой. Я свои резиновые сапожки редко снимал. К зиме мама с горем пополам выпросила у начальника леспромхоза для меня валенки, и я допоздна, пока мама была на работе, катался на гнутых черемуховых санках, сделанных дядей. Он привез их ещё в ноябре, вместе с кедровым маслом в бутылках и рыбой в рогожном мешке.

* * *

С середины лета мы с мамой варили и жарили только грибы да наловленную мной рыбу. У нас был мешок ржаной муки, молотой на местной мельнице. Соседка дала нам шустрого серого котенка, который исправно сторожил муку. Один раз, уже под утро, мама легонько толкает меня в бок: смотри, мол, что наш серый делает. Я чуть не рассмеялся, увидев эту картину: котёнок задними лапками уперся в половик, а передними держал крысу, та же вместе с половиком тащила его к норке. Мама встала и схватила клюку – крыса бросилась прочь. Тогда мама сходила к соседке, которая держала корову, и взяла консервную баночку молока для нашего героя.

* * *

Я любил День Победы, когда мама заводила патефон и ставила по очереди две пластинки, купленные ещё в Тюмени. Про какой-то «Самару-городок» и про парней, которых так много холостых на улицах Саратова. Мама была хорошей певуньей, ее часто приглашали на вечеринки, и она любила петь про рябину, которой никак не перебраться к дубу. Я только уже взрослым понял, что ей не хватало крепкого, надежного мужского плеча. У ее знакомой в Сычах был патефон, и мы, приходя туда в гости, частенько его заводили. В Сычах стояла довольно крепкая церковь, хотя там уже располагался клуб, куда мы тоже любили зайти. Мама научила меня одной молитве и всегда подталкивала к старушкам. Те ласково гладили меня по голове, подавали мне разную снедь.

Я любил и летний Сабантуй, что устраивал леспромхоз в березовой рощице. Мама давала мне холщёвую сумку, и мы с ребятами шли на это пиршество. Богатые, уже под хмельком, лесовозники, угощали нас: мы ели дорогие шпроты, запивая их ароматной газированной водой. Я старался больше положить в сумку и порадовать маму чем-нибудь вкусненьким.

* * *

А потом началась чёрная полоса в нашей жизни.

Мама что-то зачастила к врачу в село Чёрное. Она скрывала от меня свою болезнь, да я всё равно не знал, что такое рак. Маме становилось всё хуже и хуже, она тяжело вздыхала и гладила меня по спине. Казалось, что она совсем не спала. О работе уже не могло быть и речи, мы вернулись к дяде в деревню Наумову.

* * *

Маму возили два раза в Тюмень, на третий раз, приехав, она слегла уже совсем. Привезла мне мешочек ситцевый с рафинадом и карамелью, которые копила в больнице для меня. И уже к осени, когда запахло снегом и багровые листья осины устлали траву, она тихо позвала меня к себе и сказала, чтобы я бежал в Дорофеево к тётке Агафье. Когда мы с тётей пришли, мама сказала, чтобы я достал из-под кровати сундучок, обитый фанерой. Я открыл его - запахло нафталином. Мама оставила мне купленные на вырост ещё в Тюмени хромовые сапожки, три пары носков и новые варежки. Она тихо поманила меня к себе, ласково погладила совсем высохшей от болезни рукой и сказала: «Как ты теперь без меня?..». И уже совсем тихо: «Как не хочется умирать».

Бабушка Анна выпроводила всех нас на улицу и сказала, что потом позовёт. Когда я вошел в избу, маму уже обмыли, она лежала на широкой лавке под образами. Горела лампадка. Мама лежала, скрестив на груди свои высохшие, натруженные руки. Я глядел на нее, и мой детский разум никак не понимал, кого я в жизни потерял. Мама словно спала. Казалось, вот сейчас проснется и скажет: «Как я хорошо отдохнула. Пойдём, сынок, за черемухой». Но уже никогда не разбудит меня мама на утренней зорьке порыбачить и не пойдём мы с ней по грибы. Какой-то комок стоял в горле, но слёз почему-то не было. Слезы будут позднее, бессонными ночами, и их будет знать только детдомовская подушка.

* * *

Да, вернуть бы те годы, но дважды в одну реку не войдёшь. Приезжаю в Вагайский район, в деревню Сычи, чаще всего зимой. И бреду по плотному, вылизанному ветрами насту, к тому заснеженному холмику на кладбище, под которым покоится моя мама. А в последний раз довелось побывать в дорогих для меня местах по теплу, в конце лета. Что позволило собственноручно обиходить мамину могилку. И досыта наговориться с мамочкой. Выходя с погоста, я взглянул на покосившуюся деревянную церковь, где мы бывали с мамой когда-то. Стоит она сиротливо на высоком бугре, словно спущенная с небес на это намоленное место. И дворы в Сычах поредели.

По бывшему тракту, где когда-то ездили лесовозы, гуляют теперь одни собаки. Продавщица в небольшом магазинчике ждёт редкого покупателя. Мужики в основном на «вахте», то есть где-то на северах. А жены остались, чтобы приглядывать за хозяйством.

* * *

Ноги по привычке поворачивают в сторону Борового, но дальше, за Сычами, туда нет уже тракта, и мостик через глубокий овраг сгнил. Может, через несколько десятков лет здесь снова возникнет какое-нибудь деревообрабатывающее производство. И на месте давно снесенных поселковых бараков построят добротные просторные дома. На месте бывшей конторки, где когда-то стучали костяшками счёты, в новом офисе будут работать тихие компьютеры.

Но никогда уже не будет той баньки, где через стенку жили мы с мамой. И с того памятного пригорка будет кататься на санках другой мальчишка, чем-то похожий на меня. Или гонять по улице на велике. И уже другой, только ему родной и знакомый голос, позовет в наступивших сумерках: «Сынок, давно пора бы домой!..» И тот радостно поспешит на приветливый свет в окошках.

Николай ГИЛЁВ

с. Калачево

Челябинская область